В истории войн проигравшая сторона всегда пытается усвоить преимущество победителя, чтобы потом взять реванш. Если считать, что «холодная война» была именно войной, и СССР ее проиграл, то вопрос о том, каким фундаментальным преимуществом обладал наш противник. Что у него было такого, чего не было у нас?

Считается, что мы тратили от половины до двух третей ВВП на противостояние с США, СССР надорвался в этом противостоянии, у нас банально не хватило средств. Это понятная картинка, но США тоже тратили на холодную войну много денег. В чем было их фундаментальное преимущество? Они запустили механизм, при котором научно-технические открытия из военной сферы перетекали в гражданское производство, там происходил резкий рост эффективности, создавались новые блага, в результате люди и страна богатели, и тратили новые средства на вооружение. То есть чем больше развивалась гонка вооружений, тем больше они богатели. А мы — нет.

Это был принципиально новый механизм, не существовавший до II-й мировой войны. Во второй Мировой, при всем глубоком отличии различных систем, Гитлер, Сталин, Рузвельт и Черчилль фактически реализовывали разные варианты мобилизационной экономики фордистского (индустриального) типа. Все несли издержки примерно одного типа и все опирались на схожие ресурсы.

Механизм, который позволил США выиграть в холодной войне, предполагает внедрение институтов частной собственности, интеллектуальной собственности, свободной конкуренции, инвестиционного рынка, открытости и легальности. В качестве побочного эффекта в рамках такой системы государство нуждается в развитии науки, образования, социальных стандартов, все это оказывается востребовано для успешного развития системы. Это, собственно, и называлось научно-технической революцией – не только технические изобретения, но и социальные институты, которые способны их воспринять и заставить работать на рост ресурса общества и государства.

Вот именно это мы и пытались внедрить в России в последние 20 лет. И у нас не получилось. То, что в настоящий момент происходит в России – это хорошо известный в истории феномен традиционалистской реакции, когда попытка внедрения нового фундаментального изобретения вызывает слишком сильное сопротивление бенефициаров предшествующего варианта социально-экономической конфигурации, и на время проваливается.

Из этого следует три важных вывода.

Первое. Понятна конфигурация нынешнего государственно-экономического устройства. Если перед нами традиционалистская реакция, то это редукция к предшествующей системе, сложившейся до поражения в войне – не глубже, потому что бенефициаров более глубоких слоя социально-экономического развития прошлого в обществе не остается. То есть мы съедем к брежневскому варианту советской империи. Это – точка констелляции, и для того, чтобы ответить на вопрос, что будет с тем или иным явлением, институтом, человеком, достаточно поместить это явление в брежневскую систему. Будет ли железный занавес? Нет, но контакты с Западом будут затруднены, и будут попытки поставить возможность этих контактов в зависимость от степени лояльности режиму. Сохранится ли государственная архитектура постсоветского пространства? Нет, с точки зрения брежневского государства существование постсоветских государств есть историческое недоразумение, будут разворачиваться дальнейшие попытки империи их поглотить. Сохранится ли свобода слова? Нет, это будет уничтожатся. Каждый может думать, что ему вздумается, но никаких публичных проявлений свободомыслия быть не может. Будут ли репрессии? Да, но показательные, а не массовые, и вне слоя государственной бюрократии. Так – по любому вопросу, посмотри, что делал Леонид Ильич, и узнаешь, что будут делать теперь.

Второе. Аннексия Крыма есть исторический момент по той причине, что начиная с этой точки мы можем уверенно говорить, что наше государство устарело. Само целеполагание – успехом государства является расширение территории – является устаревшим. В сегодняшних реалиях захваченное таким образом не является активом. Такая территория не может развиваться, она исключена из системы экономики, поскольку на ней не действуют общие правила – ни инвестиций, ни защиты собственности, ни прав личности. Судьба Абхазии хорошо демонстрирует нам, что ждет Крым в ближней и среднесрочной перспективе – это будет укрепрайон, который развивается исключительно за счет государственных инвестиций. То есть это территория, которая не может жить сама. Это пассив.

То, что государство пошло именно на такой сценарий, означает, что оно не сумело освоиться в сегодняшних реалиях. Современная логика предполагала бы, что Крым, Восточная Украина, Северный Казахстан, Белоруссия и т.д. должны были быть наводнены русским бизнесом, русскими гуманитарными фондами, пророссийскими движениями, русской разведкой. Именно это и делала Америка, именно это и делает Китай. Но чтобы это делать, нужно иметь этот самый независимый от государства, и при этом работающий на его интересы русский бизнес, русские гуманитарные фонды, пророссийские движения, мало того, они еще и должны конкурировать друг с другом за большую эффективность своего присутствия, а разведка должна только это координировать. Это, увы, как раз и возникает, когда у вас есть работающие институты частной собственности, интеллектуальной собственности, свободной конкуренции, инвестиционного рынка, открытости, легальности, развитие науки, образования и социальных стандартов – когда у вас есть этот самый механизм, который мы попытались перенять и усвоить. Но у нас его нет. Мы пытались все это внедрять в соседние страны, но все это оказалось совсем неэффективным. Все, кто мог, воровали, трусили, хапали, предавали, сдавались и просили денег у государства – и в итоге вместо всего этого мы ввели войска.

Это означает, что мы расписались в собственной неэффективности и архаичности. Больше того, поскольку институты прямого государственного насилия и институты свободного развития находятся в состоянии конкуренции друг с другом, то победа силового сценария означает, что новые институты будут хиреть и внутри государства. Мы сделали выбор. Какая к черту частная собственность, свободная конкуренция, легальность, зачем нам наука и образования – бросьте, это все неэффективно. Аппарат насилия и государственная экономика – вот наши ресурсы.

Третье. Мы не смогли освоить тот механизм, который есть у противника, и который позволил ему победить. Не освоив его, мы не сможем взять реванш.

Цели России в исторической перспективе ясны. Это как минимум восстановление пространства Российской империи (СССР), как максимум – той архитектуры мира, которая была до падения Берлинской страны, когда в орбиту России попадала вся Восточная Европа и половина Азии. Есть люди, которые не понимают, зачем это нужно (и я, увы, принадлежу к их числу), но у этого организма – России — такая логика развития, и привить ему другую за тысячу лет не получилось. Он может умереть, а если жив, то будет стремиться именно к этому. Но этого нельзя достичь с помощью устаревшего государства. Сравните то пространство, которое нужно освоить, с той крошечной точкой, которую удалось присоединить. Сегодня модно вспоминать философов русского национализма, Ильина, Леонтьева, Победоносцева – ок, некоторым нравится, так сравните масштаб. Там панславянская империя и наш щит на вратах Константинополя, здесь защита этнических русских и наш спецназ в Симферополе – не мелковато взяли?

Весь этот грандиозный шум, ссора со всем миром, невероятная националистическая возгонка – и что в результате? Полуостров и одна военная база флота, который не может выйти из Черного моря? При всем энтузиазме по поводу этого приращения, при всем торжестве жителей Крыма, очевидно, что двигаясь этим путем, Россия не сможет выполнить своей исторической миссии.

Традиционалистская реакция никогда не бывает долгой, поскольку не отвечает на главный вызов, который вызвал трансформацию. Нам все равно придется осваивать то фундаментальное открытие противника, которое привело нас к поражению. У нас нет другого выхода. Русская цивилизация — это хорошо. Но русская цивилизация, которая проигрывает геополитическое соревнование из-за собственной архаичности — это какой-то абсурд.