Наступило лето, и у нас появилась бабушка. Нет, конечно у меня тоже, как у всех нормальных детей на самом деле было две бабушки и даже один дедушка. Но мамины мама и папа ещё до моего рождения забрали мою старшую сестру и, сказав моей маме, что она им больше не дочь, и чтобы она забыла о них навсегда, уехали на материк.
Именно материк и был в то время пределом моих мечтаний о путешествиях и я очень завидовала своей сестре. А как было не завидовать, если она жила аж на самом материке и, кроме того, у неё были бабушка с дедушкой, самые настоящие бабушка и дедушка, свои собственные, а не соседские. То что у неё всё это время не было мамы и папы, я поняла только когда наконец познакомилась с сестрой — на тот момент ей было 12 лет, а мне шёл 9-ый год.
Папин папа пропал безвести в первый месяц войны в 1941 году, а папина мама жила тоже на Сахалине, но в другом городе — Углегорске, и я видела её очень редко. И вдруг она решилась на переезд и купила домик с огородом совсем недалеко от нашего дома.
Несмотря на мою радость по поводу бабы Кати, мама не выказывала удовольствия и только в крайней необходимости позволяла мне оставаться у бабушки, и теперь я уже понимаю почему, так же как понимаю в кого мой отец был такой весельчак, балагур и любитель выпить.
Именно от бабы Кати я узнала, что маме нельзя знать какие слова мы с ней говорим, и при этом она устраивала показательные выступления для своих подруг и соседок. Бабушка искусно пользовалась моим детским косноязычием. На тот момент я не выговаривала буквы «Л» и «Р», а буква «К» звучала как «Х», поэтому ракушка у меня была акушка, рыба — ыба, трактор — тахтой.
Мне шёл уже 5-ый год, и видимо поэтому смешно было всем, когда бабушка подзывала меня к лавочке у дома, где вечерами собирались все соседи. Бабушка ласково спрашивала: «Оленька, ягодок хочешь?» На мой утвердительный кивок, она участливо уточняла: «А куда тебе их насыпать?» И я, не подозревая подвоха, отвечала: «В кулёчек!» Это я так отвечала, но «К» звучала, как «Х», а «Л» совсем проглатывалась. Раздавался дружный смех, а я и не понимала, что я такого смешного сказала.
А, когда мы с бабушкой ходили в магазин за хлебом, бабушка покупала мне новый значок, которых я носила на кофте сразу по несколько штук. По аналогии с: вкусный — превкусный; сладкий — пресладкий; любимый — прилюбимый, я говорила: «Значок — призначок», но поскольку «Р» я глотала…
Но когда бабушка говорила про слова, которые нельзя знать маме, она имела ввиду не эти мои картавости. Дело в том, что бабушка была очень компанейской, любила повеселиться и выпить рюмашку. За речью она особенно не следила, и естественно мама была против бабушкиного воспитания.
Но как бы то ни было, лето наступило, у бабушки был огород, где росли крыжовник и смородина, молодая картошечка и морковка, и ребёнку полезнее было играть на солнышке под присмотром, чем «ловить рыбу» — тем более, что именно этот случай с рыбалкой поставил точку в решении о моём времяпрепровождении под бабушкиным присмотром.
Маме дали квартиру, как молодому специалисту, работающему в портовой больнице, и жили мы на улице Портовой дом 2, поэтому и порт был совсем рядом, а дом наш стоял на берегу не только Татарского пролива, но ещё и на берегу Красной речки. Одной на берег мне ходить не разрешалось и потому, собравшись на рыбалку, я пошла ловить рыбу под Красный мост, чтобы меня никто не увидел. Там я приладила кусок бинта к палке-удилищу, привязала горбушку хлеба и закинула удочку. Клёва не было долго, мне стало скучно и холодно, и я решила вылезти из воды и заняться чем нибудь повеселее. И тут я увидела этот ужас: на моих ногах извиваясь повисли чёрные гигантские черви. Я в ужасе закричала и заплясала пытаясь скинуть этих чудовищных присосок, но тщетно. Тогда я начала отрывать их, но пиявки, а это были именно они, рвались пополам, изливая ручьи крови. Заливаясь слезами и кровью, я бежала к дому и кричала, а навстречу мне уже бежали люди. Уложив на лавку, меня долго успокаивали и суетливо что-тот делали с моими ногами, затем меня умыли и, загрузив в подъехавшую скорую помощь в очередной раз отправили в больницу.
После случая с пиявками меня отправляли на весь день к бабушке, где для начала я несколько дней вместе с бабушкиным Джеком обследовала кладбище на взгорке, затем овраг за домом, попутно познакомившись со всеми мальчишками в округе. И вот, сидя с новыми друзьями в шалаше из веток и палок, я заразила всех мечтами о дальних странах, где как в сказке «Гуси-лебеди» прямо на деревьях растут яблоки, а в речках течёт молоко.
От отца я уже давно знала, что маленькие ручьи текут к большим рекам. А моя сестра Танюшка с бабушкой и дедушкой как раз и живут у большой реки Волги, по которой как по морю плавают корабли. И рассказав всё это соседским мальчишкам, я нашла попутчиков для путешествия на неведомый материк.
Утром следующего дня, нарвав на огороде зелёного крыжовника и взяв большой кусок хлеба, я дождалась, когда баба Катя поведёт козу на выпас, я встретилась со своими друзьями, и мы двинулись в поход вдоль ручья, который журча бежал по дну оврага.
Став взрослой я понимаю какое счастье, что ушли мы не слишком далеко, когда я увидела спелую костянику на противоположном берегу ручья. Стараясь не замочить ноги, я потянулась за ягодой, нога соскользнула с кочки, и я рухнула в ручей. Откуда там взялась разбитая банка, неизвестно, но один осколок сделал мне насечку точно над бровью, а второй распорол мне подбородок на две половины.
На удивление я не успела захлебнуться и сама выбралась из ручья. И тут я впервые в жизни узнала что такое предательство. Все мои друзья-товарищи, увидев кровищу, стекающую по мокрому платью на ноги, и затем в сандалии, дёрнули от меня, сверкая пятками.
Ещё не поняв что случилось, я побежала домой. Бежать в гору было тяжело, и сначала я перешла на шаг, а потом и идти становилось всё труднее и труднее. Когда наконец в поле моего зрения появился бабушкин дом и она сама возле дома, стало совсем темно…

Очнулась я на высоком столе, рядом стояла мама с заплаканными глазами, а врачи превращали мою голову в кочан капусты из бинтов. Я хотела заплакать и пожаловаться маме, но тут увидела, как нянечка в тазу с кровью полощет моё белое платье в горошек, которое почему-то стало бурым, и я опять провалилась в темноту.
Когда мы наконец пришли с мамой снимать скобки, доктор долго поворачивал моё лицо из стороны в сторону, и наконец сказал, что подбородок сросся неудачно и надо бы переделать. Но мать схватила меня на руки и сказала: «Не дам! Вот вырастет, будет ей мешать шрам, тогда и переделает!»

Мне не мешает, хотя это не единственные и не последние мои шрамы.