Управление памятью
Мой текст хоть и следует после информационной волны, прошедшей на 70-летие
начала ВОВ, статья также посвящена и моей маме и написана под воздействием
поведанных ею воспоминаний. Но вначале о том, как порой предлагалось и
предлагается «интеллектуально правильно» относиться к событиям военных лет –
на примере отрывка из стихотворения Бродского «На смерть Жукова»:
Сколько он пролил крови солдатской
в землю чужую! Что ж, горевал?
Вспомнил ли их, умирающий в штатской
белой кровати? Полный провал.
Что он ответит, встретившись в адской
области с ними? «Я воевал».
Как видим, спасителей Отечества автор в своём воображении отправляет в ад, где
маршалу предстоит ещё встретиться со своими солдатами и ответить за пролитую
солдатскую кровь. Сколь ни гуглил это произведение на предмет анализа – критики
в один голос подчёркивают высокую художественность стиха и драматичность
образа маршала «во всём его противоречии».Иного из-под пера поэта с мировым
именем, подтверждённым нобелевской премией, очевидно, выйти не может.
Конечно, не будет оригинально, если напомню об n-ном количестве раз
вспоминаемом, «популярном» в этом отношении телеведущем Сванидзе – но как-то
раз видел его документальную работу, целиком и полностью посвящённую
расследованию преступлений советских солдат в Великую Отечественную. Ничего
личного – только «поиск объективности»: посчитав, что торжественности и
пафосности, воспевающих подвиг народа, было уже навалом, решил он
компенсировать знания о войне концентрированным впрыском негативных
сведений о солдатах Красной Армии. Помнится, примерно в это время в мировой
цивилизованной прессе прочитывался некий тренд (так можно было судить по
статьям, которые мониторились на переводческих ресурсах) на придание образу
советских солдат гипертрофированной склонности к насилию. Если так идти в ногу
со временем, то сейчас новейшие изыскания архитекторов «исторической
объективности» – даже не в уравнивании нацистов с Советским Союзом, передовые
историки должны уже вовсю стараться объявить СССР главным виновником Второй
мировой, задачей наследников Великой Победы тогда должно быть полное и
основательное покаяние, героический пафос же повествования о войне будет
отдавать имперским наследием тоталитарного режима.
Если объективность должна способствовать релятивизации понятий добра и зла, и
коллективную память, по мнению десталинизаторов по обе стороны
цивилизационной границы, можно заменить старательно выстраиваемой цепочкой
тенденциозно освещаемых событий и примеров именно с целью заставить
победителей «впоследствии проиграть выигранную войну» (так выразился в одной
из переведённых мною статей о происходящем процессе автор-русист) – пожалуй,
стоит быть субъективными. Имеющее вполне прагматичные цели очернительство
будет в полном противоречии с поведанными нашими близкими историями,
переданными в них чувствами и драматизмом военной обстановки,
пренебрежением к перенесённым трудностям наших предков. Читатели наверняка
имеют в памяти запас историй военных лет, рассказанных родными и знакомым,
наподобие тех, что наполняли Рунет в преддверии и после годовщины 70-летия
начала Великой Отечественной войны. Наверняка более значительный, чем я
представлю ниже в качестве коротких воспоминаний моей матери – просто
ситуация такова, что её нужно хоть чем-то морально поддержать.
Моя мама войну пережила маленьким ребёнком в оккупированном Белгороде,
окрестности которого стали ареной тяжёлых боёв. После освобождения, как я знаю,
в городе практически не осталось целых зданий, к освобождению осталось менее
200 человек. Конечно, память трёхлетнего ребёнка далека от совершенства.
Остаются самые острые впечатления. Запомнились гул самолётов, грохот орудий,
разрывы снарядов… Рассказывала мне мама также, как однажды в крышу дома, где
они находились с матерью и сестрой, попал снаряд. Её мать, моя бабушка, схватила
детей и побежала вниз со второго этажа. По дороге мама всё кричала: «Куклу
забыли, куклу забыли!» Старшая сестра Лида тогда вырвалась, побежала назад и
принесла куклу.
В другой раз (кажется, перебрались к этому времени в другой дом) во время
бомбёжки дети сидели под столом, мать на кухне пекла какие-то лепёшки. Моей
маме они казались очень вкусными, и она постоянно клянчила: «Дай лепёшку!»
Лида прикрикивала на неё: «Замолчи, а то бомба в дом попадёт!» И в это время
какой-то осколок снаряда разбивает стекло, дети выпрыгивают из-под стола, и все
несутся по длинному коридору. У бывшей вместе с ними соседской девочки Светы,
которая бежала впереди, из раны на ноге текла кровь. Всё, дальше провал памяти.
Запомнилось, как вошла в город Красная Армия. Солдаты, техника, повозки
проходили нескончаемой вереницей. Солдаты с одной из телег взяли маму с рук
моей бабушки, и немного провезли, бабушка шла в это время рядом. Наложили в
мешочек моей маме яблок и передали бабушке обратно.
Ну и помнит ещё мать про возвращение домой отца, моего дедушки. Он вернулся в
47-м, и мама была в садике, когда ей крикнули: «Отец пришёл!». Она побежала и
прыгнула ему в объятья. Вот эпизоды военных лет глазами ребёнка. В
послевоенные же годы, несмотря на трудности, детей окружали подчёркнутой
заботой – кружки, конкурсы, встречи.
Посчастливилось мне также узнать впечатления людей, чья страна воевала на
стороне нацистской Германии. Они, будучи детьми, помнят, что приход Красной
Армии на свои земли ожидали с нешуточным страхом. Привожу буквально одно
высказывание: по словам жительницы одного венгерского села, советские солдаты
недоумевали пустотой населённого пункта, чьи жители попрятались. По словам
другой пожилой женщины, проходящие мимо красноармейцы остановились у её
ворот и что-то спросили, но она с криком убежала в дом. Многие припоминают в
то же время одну и ту же картинку из своего детства «досоветского» периода, как
встретившийся на улице немецкий солдат дарит шоколадку (мама же
рассказывала, как ребёнка, игравшего на обочине дороги, на мотоцикле переехал
немец и, как ни в чём не бывало, поехал дальше – интересный диссонанс
получается). В данный момент немало памятников воздвигнуто интернированным
венграм, вывезенным на восстановительные работы в СССР. Память о них как о
жертвах большевистского режима культивируется, более того, местные политики
предлагают её считать нациетворящим элементом – наподобие Голодомора на
Украине.
В целом по многочисленным переведённым статьям заметно усиленное собирание
и систематизация фактов под создание образа советских солдат как преступников,
насильников, грабителей. Кстати, в этом мне видится западный прагматизм – в
европах теперь не только ничего не должны за освобождение, но и наоборот –
народ-победитель должен нести груз неискупимой вины. Такого прагматизма на
пространстве бывшего Советского Союза люди, считающие себя причастными к
подвигам выстоявшего и победившего народа, безусловно, не имеют. Не замечал я
злопамятства к бывшим врагам, память о войне лишь крепит и сегодня силу духа и
ощущение единства на постсоветском пространстве. Некоторых это должно
раздражать – и здесь, и там. Не стоит им позволять беспрепятственно управлять
нашей памятью.

40 000 шведов принимают лекарства, которые не получили одобрения от
министерства здравохранения Швеции
Шведские врачи все чаще выписывают пациентам лекарственные средства,
которые еще не получили одобрения от соответствующих служб страны.
Marianne Isaksen принимала неодобренное лекарство от ревматизма, теперь она
страдает от тяжелейших побочных эффектов.
Более чем 40 000 шведов в год получают на руки рецепт на лекарства, которые не
прошли процедуру одобрения в Швеции. Количество соисканий на так называемые
лицензионные лекарства очень сильно увеличилось за последние годы, от
примерно 30 000 в год (5 лет назад) до 40 000 в этом году. И только 1000 в год из
них получают отказ.
«Если доктор сможет по-научному промотивировать использование пациентом
именно этого лекарства, то аптека получает лицензию на продажу этого
лекарства, несмотря на то, что оно не было одобрено в Швеции. Получается, что
медицинская ответственность ложится на плечи каждого отдельного врача »,-
говорит Sarah Sandin, шеф клинических исследований при Läkemedelsverket, службе
по лекарственным препаратам Швеции.
Примерно 1000 лекарственных препаратов регулярно выписываются шведскими
врачами и одобряются шведской службой по лекарственным препаратам без того,
чтобы они дотягивали до тех требований, которые ставятся для одобрения.
Marianne Isaksen (67 лет) в течении 6 недель принимала препарат против
ревматизма «Reumacon», который был выписан именно по такой временной
лицензии. На сегодняшний день женщина страдает от серьезных побочных
эффектов. «Я ослепла на один глаз. Мои почки практически сдали. А мои мускулы
деградируют. Можно сказать, что я теперь живой труп, и мне осталось только
окончательно откинуть коньки», — говорит она.
Andreas Furängen (специалист по аналитической химии, работает при
общественной организации Apotekarsocieteten, деятельность которой направлена на
распространение знаний о лекарственных препаратов среди населения) говорит
так: «Если людям начинают выписывать препараты, без того, чтобы вначале
испробывать эти препараты на животных, то это или вопрос непонимания или
вопрос преступной деятельности».
Шведская служба по лекарственным препаратам начала расследование по вопросу
того, как производится лекарство «Reumacon». Björn Isaksen (муж Марианне) подал
заявление в шведскую полицию против нескольких человек, в том числе, против
ответственного за производство на предприятии MEDA AB. Наша газета Metro
безуспешно пыталась связаться с представителями этой фирмы. В 2013 году
лекарственный препарат «Reumacon» больше шведским пациентам не
выписывался.
Автор: Leif Oldenburg (leif.oldenburg@metro.se)